Дневник белогвардейца
Из книги А.Будберга "Дневник белогвардейца (колчаковская эпопея)". Прибой, 1929.
Вместо предисловия
Барон Алексей Будберг принадлежал к старому кадровому офицерству царской армии. Участник Русско-японской войны, он провел около одиннадцати лет на службе во Владивостокском укрепленном районе. С началом мировой войны Будберг занимал целый ряд штабных и строевых должностей в действующей армии.
Октябрьская революция застала его на посту командующего корпусом, стоявшим на позициях около Двинска. Вскоре после начала мирных переговоров с немцами Будберг покинул армию и направился в Петроград. Здесь он, пользуясь старыми связями, выхлопотал себе фиктивную командировку в Японию и 23 января (по ст.ст.) 1918 г. выехал на Дальний Восток. После непродолжительного пребывания в Японии Будберг с начала апреля обосновался в Харбине... После образования колчаковского правительства Будберг в конце марта 1919 года был назначен главным начальником снабжений при ставке Колчака. 29 апреля Будберг прибыл в Омск. В Омске он последовательно занимал посты начальника снабжений, управляющего военным министерством и с 27 августа 1919 г. военного министра. В начале октября Будберг вышел из состава правительства и эвакуировался в Харбин, не дожидаясь наступившего вскоре окончательного разложения колчаковщины...
Место, занимаемое дневником Будберга среди существующей белой литературы о Колчаке, очень значительно...
Определение политических убеждений и классовой природы автора дневника не предстваляет никаких трудностей. Этот представитель остзейского дворянства, старый кадровый офицер, не думает скрывать своих монархических симпатий. Летом 1918 г. Будберг находил, что "истинные, не показные только монархисты обязаны спрятать свои чувства и работать идейно для тех времен, когда реставрация станет неизбежной"...
То, что составляет интересное личное качество Будберга, это его пессимизм. Мы не знаем другого представителя белого движения, который в такой степени с самого начала не верил в возможность конечного успеха. Это придает совершенно особый отпечаток и всему дневнику...
1919 год
... В ставке невероятная толчея, свойственная неналаженному учреждению; в работе не видно системы и порядка; старшие должности заняты молодежью, очень старательной, но не имеющей ни профессиональных знаний, ни служебного опыта, но зато очень гоноровой и обидчивой. На один такт верный приходится девять неверных или поспешных; все думают, что юношеский задор и решительность достаточны, чтобы двигать крайне сложную и деликатную машину центрального управления.
Обстановка работы срочная, почему большинство невольных, по неопытности и поспешности происходящих ошибок приносит скверные и непоправимые результаты; кроме того, по быстротечности и изменчивости распоряжений ошибки эти самыми верхами почти не учитываются, и поэтому даже опыта путем ошибок не накопляется. Низы же больно чувствуют разлаженность, неопытность и ошибки старшего управления, что порождает злобу, недоверие, насмешки, а, что еще хуже, привычку обходить нелепые и неприятные распоряжения и атаманничать...
Взгляды на внутреннее состояние армии здесь очень оптимистические, в полную противоположность тому, что приходилось до сих пор слышать. Боюсь, что это нездоровый оптимизм, столь свойственный высоким сферам, далеким от действительности и питающимся прикрашенной информацией; старшие войсковые начальники тем же миром мазаны, тоже скрывают правду и замазывают свои грехи. Молодая, задорная, честолюбивая и бесконечно далекая от войск ставка сама не в состоянии разобраться и узнать истину.
30 апреля...
Являлся Верховному правителю; в Харбине его я ни разу не видал, знал о нем только по рассказам и внутренно был против него предубежден. Вынес симпатичное впечатление: несомненно, очень нервный, порывистый, но искренний человек; острые и неглупые глаза, в губах что-то горькое и странное; важности никакой; напротив - озабоченность, подавленность ответственностью и иногда бурный протест против происходящего - вот то, что дало мне наше первое свидание для его характеристики...
2 мая...
Вернулся с фронта начальник штаба Верховного главнокомандующего генерал Лебедев, выдвинутый ноябрьским переворотом на эту исключительно важную должность...
Впечатление от первой встречи с наштаверхом неважное: чересчур он надут и категоричен, и по этой части очень напоминает всех революционных вундеркиндов, знающих как пишется, но не знающих как выговаривается. На очередном оперативном докладе он поразил меня своим апломбом и быстротой решений; я это уже не раз видел во время Великой войны в штабах армий, где стратегические мальчики, сидя за сотни верст от фронта, во все мешались и все цукали. Здесь то же самое: такая же надменная властность, скоропалительность чисто эмоциональных решений, отмены отдаваемых армиями распоряжений, дерзкие окрики и обидные замечания по адресу фронтовых начальников, и все это на пустом соусе военной безграмотности, отсутствия настоящего военного опыта, непонимания психологии армии, незнания условий жизни войск и их состояния. Все это неминуемые последствия отсутствия должного служебного стажа, непрохождения строевой службы и войсковой боевой страды, полного незнания, как на самом деле осуществляются отдаваемые распоряжения и как все это отзывается на войсках. От этого мы стонали и скрежетали зубами на большой войне, и опять все это вылезло, обло и стозевно, и грозит теми же скверными последствиями.
Большинство ставочных стратегов командовали только ротами; умеют "командовать", но управлять не умеют и являются настоящими стратегическими младенцами. На общее горе они очень решительны, считают себя гениями, очень обидчивы и быстро научились злоупотреблять находящейся в их руках властью для того, чтобы гнуть и ломать все, что не по-ихнему и им не нравится.
Понятно, почему так ненавидят на фронте ставку; все ее распоряжения отдаются безграмотными в военном деле фантазерами и дилетантами, не знающими ни настоящей, неприкрашенной обстановки, ни действительного физического и морального состояния войск, т.е. тех решительных коэффициентов, которые в своей сумме определяют боевую эффективность армий, их способность выполнения операции. Все делается без плана, без расчетов, под влиянием минутных импульсов, навеваемых злой критикой, раздражением, личными неудачами и привычкой цукать.
Забыто все, чему учила военная наука и академия по части разработки плана операций; плывут по течению совершающихся событий, неспособные ими управлять...
14 мая...
Одновременно я поднял вопрос о создании особоуполномоченного по снабжению продовольствием и предметами первой необходимости населения освобождаемых от большевиков местностей. Надо приносить с собой порядок и хлеб, сапоги, чай, сахар, ситец и т.п.; надо, чтобы "при нас" было лучше, чем было "при них", и эта разница должна быть резкая, реальная и чувствительная. Не принеся ничего реально полезного, а главное не принеся того, что сейчас является остро нужным, мы явимся для населения в лучшем случае безразличными, если не постылыми. Ведь мы не можем притти без мобилизаций, реквизиций, подводной повинности, без мелких насилий и грабежей; надо, чтобы это все забыли и все простили за то, что одновременно с этим появится хлеб там, где его нет, соль, сахар, чай, хоть какая-нибудь обувь и мануфактура и пр. и пр...
Работают в Омске по послереволюционному; признали восьмичасовой рабочий день (даже в военном министерстве), но свято чтут разные праздники и субботы; приходят поздно, уходят рано, с текущей работой справляются плохо, ну, а для творчества и детальной разработки совсем не остается времени.
Так и застревают, как в гнилых зубах, проект за проектом, начинание за начинанием, а что выполняется, то наспех, без продуманности, анализа, контроля и критики, только для того, чтобы исполнить номер...
Времена же изменчивы, могут перессориться и союзники; никто не гарантирует от того, что через четверть столетия явятся иные союзные комбинации, из которых и может вспыхнуть идея реванша, реванша немецкого, быть может, во много раз злейшего и острого, чем был французский...
15 мая.
Вернулись в пыльный и душный Омск...
Сейчас... идет формирование отрядов особого назначения, поступающих в распоряжение управляющих губерниями; казалось бы, что в эти отряды надо назначить отборный состав, обеспечить его материально самым широким образом, а у нас все делается как раз наоборот: в отряды идут отбросы армии и чиновничества, очевидно, в надежде нажиться; оклады в отрядах нищенские, одеты они оборванцами и даже не имеют вооружения. Никакой реальной силы они не представляют, являясь по сущности полуразбойничьими бандами, годными на карательные экзекуции и на расправу с крестьянами, но неспособными бороться с красными шайками.
Омск не понимает, что по этим "войскам" население судит о представляемой ими власти...
Ставочные вундеркинды не желают обращать внимания на тыл, не желают учитывать великого значения порядка и спокойствия в тылу, ничего туда не дают, вытягивают оттуда все годное, а затем злятся, что в тылу что-то беспокойно жужжит и все чаще и чаще мешает их боевым операциям...
Забывают, что в гражданской войне тыл важен не менее фронта и что мелкие уколы в тылу могут в конце концов сокрушить и фронт...
20 мая...
Сегодня из японской миссии сообщили, что Япония признала правительство адмирала; говорят, что одновременно решен вопрос и о ликвидации семеновского инцидента, но в какой форме - еще неизвестно.
Очень хочется чтобы известие о признании не оказалось одной из тех уток, на которые так богат Омск и его сплетнепроизводящие сферы...
21 мая.
Ставка сообщила, что я назначаюсь помощником начальника штаба верховного главнокомандующего и управляющим военным министерством...
24 мая.
Сегодня должен выйти указ о новых ( в том числе и моем ) назначениях, но этого почему-то не случилось. Работа военного министерства стала вмертвую; часть служащих перешла к новому хозяину и устраивается там, стараясь унести с собой лучшую мебель, лучшие пишущие машинки и переманить лучших писарей; остальная часть служащих сидит в ожидании своей судьбы и трепещет, боясь попасть за штат; очевидно, что при таком настроении большинству не до работы.
В ставке тоже каша; работа там и раньше хромала по части практической налаженности и продуктивности; теперь же большинство отделов распухло, вобрав в себя уничтоженные части военного министерства, и еле переваривает проглоченное.
Фронт трещит и катится назад; приходится уже подумывать о том, удастся ли нам сохранить за собой Урал, а в это время центры военного управления оторваны от прямого дела и обращены в какие-то сапоги в смятку; не могли найти более неподходящего времени для своих скороспелых реформ!
Особенно досадно то, что большинству отделов ставки и министерства нельзя отказать в том, что с внешней стороны они работают очень усердно, и по первому взгляду можно подумать, что работа кипит; в действительности же, благодаря отсутствию опытных верхов, вся работа сводится к пустопорожней переписке, к сбору запоздалых и никому не нужных статистических и справочных данных и к ущемлениям и пререканиям. С одной стороны, наталкиваешься на самую закорузлую канцелярщину и сухой, не желающий ни с чем считаться бюрократизм, с другой стороны, царит самая неприкрашенная внутренняя атаманщина и царство личного произвола и усмотрения.
При желании отказать - пускают в ход законы, а при желании сделать по-своему - все исполняется вне всяких норм и законов, ссылаясь на исключительность обстановки и на неотложность исполнения по надобностям военного времени...
По ночам казенные автомобили торчат у крылец разных увеселительных и злачных мест, ожидая иногда высоких сановников, освежающихся там от великих государственных трудов, а чаще всего адьютантов, чиновников для поручений и прочего чиновного лакейства.
Я настаиваю на необходимости оставить машины только у тех лиц, служба которых требует быстроты передвижения, а все освободившиеся автомобили отправить немедленно на фронт; это облегчит передвижение строевых начальников и покажет армии, что о ней думают не только на словах, а способны кое-чем для нее и поступиться...
26 мая...
Порядки Омска настолько своеобразны, что я уже не удивляюсь, что на совещание, повидимому, какой-то исключительной важности меня не приглашают, несмотря на то, что силой тащут управлять военным министерством и что за мной служебный, боевой и штабный опыт такого масштаба, равного которому нет во всей Сибири...
30 мая...
Вечер просидел в совете министров - впервые как законный заместитель военного министра. Новое для меня дело эти заседания, но все же как-то странно, что в такое бурное и стремительное время министры и их помощники принуждены по два, а иногда и по четыре раза в неделю проводить по 5 и по 6 часов вечернего времени в обсуждении и разрешении разных мелких проектов самого обыденного характера.
Все делается на старо-петербургский манер и очень задерживает удовлетворение насущных, кричащих потребностей жизни; думается, что обстановка требует огромной децентрализации власти и предоставлении больших полномочий старшим руководителям главных сторон государственной жизни и управления страной; нужно только, чтобы каждому из них была дана исполнительная программа его работы с правом самой широкой инициативы в ее осуществлении...
6 июня...
Знакомясь походя с деятельностью разных министерств, прихожу к заключению, что, за исключением министерства путей сообщения, нигде не видно творческой работы в том масштабе, который требуется современной обстановкой. Чересчур много здесь политики, политиканства, борьбы за власть, личного честолюбия и корыстолюбия; острая, пряная, напряженная атмосфера политической борьбы, торговой и подрядческой спекуляции окутала смрадным туманом случайную голову страны; и в этом тумане голова не видит ног, живет своими мелкими интересами, забыла о своей стране и не понимает, что надо скорей и прочней крепить эти самые ноги...
7 июня.
После обеда был с очередным докладом у адмирала. Тяжело смотреть на его бесхарактерность и на отсутствие у него собственного мнения по незнакомым для него вопросам; судя по тому, что слышал о нем в Харбине, думал, что самовластный и шалый самодур, и совершенно ошибся. И в этом вся тяжесть положения, ибо лучше, если бы он был самым жестоким диктатором, чем тем мечущимся в поисках за общим благом мечтателем, какой он есть на самом деле. В довершении всего судьба сразу обидела его в составе его доверенного антуража; сейчас даже трудно что-либо сделать, так как по многим вопросам его успели начинить заведомо неверными взглядами и решениями и, при его слабоволии, очень трудно повернуть все это на новую дорогу, т.е. "прочно" повернуть, ибо вырвать у него решение очень легко, но нет никакой уверенности в том, что оно не будет изменено через полчаса докладом кого-либо из ближайшего антуража. Особенно трудно мое положение, так как мне нужно резко итти против ставки и против многих течений омского болота, давно уже захвативших в плен этого полярного идеалиста...
14 июня...
Я сравнил чехов с холодным нарывом, способным дать когда-нибудь острое и опасное для нас воспаление. Чехи, прожив с нами год, от нас отошли; ничего не делая, относясь критически к нашим порядкам, не умея и не желая понять всей сложности обстановки, они сейчас ближе к нашим левым партиям и скрыто враждебны существующему правительству.
Своим сочувствием они дают этим партиям право на разные дерзания, ибо те чувствуют, что их поддержат или, по крайней мере, выручат.
Чехи считают Омск реакционерами, относятся к наличной власти снисходительно - вежливо, они отлично учитывают свою силу и нашу слабость и всячески этим пользуются, конечно, под соусом видимой помощи...
15 июня...
Беспорядки в тылу подбираются ближе к Омску; вчера под Петропавловском спустили под откос пассажирский поезд.
Невеселое впечатление производят омские улицы, кишащие праздной, веселящейся толпой; бродит масса офицеров, масса здоровеннейшей молодежи, укрывающейся от фронта по разным министерствам, управлениям и учреждениям, работающим якобы на оборону; целые толпы таких жеребцов примазались к разным разведкам и осведомлениям. С этим гнусным явлением надо бороться совершенно исключительными мерами, но на это мы, к сожалению, не способны.
Ясно, какие тяжелые и острые впечатления должны вывозить из Омска случайно попадающие сюда с фронта чернорабочие офицеры и какая зависть, злоба и негодование накопляются в их душе по адресу тыла. Как жаль, что правительство не обосновалось в Томске, где по всем условиям можно было спасти столицу от того, чтобы она сделалась сточной клоакой всякой нечисти наподобие Харбина в 1904-1905гг.
До сих пор не подумали даже, чтобы обеспечить приезжающих с фронта офицеров и солдат хоть каким-нибудь приютом. Существующие здесь так называемые офицерские гостиницы - это какие-то грязные притоны самого последнего сорта; в одной из них офицеры спят на полках бывшего магазина, солдатам же предоставляется свобода устраиваться как угодно на свежем воздухе.
Для омских Олимпов все это мелочи, - здесь заняты политикой, переворотами, спекуляциями и им не до таких пустяков...
19 июня...
Вечером состоялось торжественное заседание государственного экономического совещания, зародыша будущего представительного органа, имеющего ныне задачу приблизить власть к населению. Как жаль, что все это не сделано месяца на четыре раньше!
Адмирал относится к идее совещания искренно и благожелательно; нельзя того же сказать о некоторых членах совета министров и влиятельных представителях омской реакции, которые смотрят на это совещание как на ширму и громоотвод, назойливые и неприятные, но по обстановке необходимые.
Заседание торжественное, в зале сената, под большим в рост портретом императора Александра II. Хорошую и содержательную речь сказал председатель совещания Гинс; слабо и бесцветно промямлил что-то наш слабый и бесцветный представитель Вологодский. Представители всех политических партий выступили с краткими, но тактичными и благожелательными приветствиями; говорили не ярко, но в строго государственных тонах; отличился председатель сибирских казаков полковник Березовский, назвавший адмирала "гражданин верховный правитель".
Очень хотелось, чтобы это совещание внесло новую живую и живительную струю в дряблую работу нашей государственной власти и сблизило бы эту власть с землей, установило взаимопонимание и дружеские деловые отношения. Удастся ли это, вот в чем вопрос?...
Поднял вопрос о снабжении жителей Омска предметами первой необходимости; считаю это крайне важным, ибо политическое настроение российского гражданина находится в серьезной зависимости от настроения его брюха как в настоящем, так и в будущих перспективах; полагаю, что рядовому омичу, попавшему случайно в высокое положение столичного обывателя, надлежит быть настроенным благодушно и чувствовать, что сие происходит от известной заботливости предержащей власти; тогда столичное благодушие, как своего рода эманация, распространится на многочисленных при- и проезжающих и развезется ими по всей стране.
Прошу министра внутренних дел сообщить, что нужно для этого Омску по части запасов и транспорта, дабы можно было обеспечить его немедленно и тем и другим; обещаю помочь всеми своими средствами, ибо верю, что если бы в феврале 1917 года правительство дало населению Петрограда хлеб и уголь, то никакой революции у нас не было бы...
25 июня.
Над городом непрерывно летают военные аэропланы; весьма негодовал, когда узнал, что сие делается по приказанию ставочной контр-разведки, дабы усмотреть заблаговременно сборища замышляющих восстание...
4 июля...
Создали верхи управления и забыли про низы; Омск перегружен чиновниками и механизмами государственного управления, а в самой стране отсутствуют существенно необходимые органы этих старших механизмов, и некому осуществлять все то, что выбрасывает из себя многопишущий Омск; всем хочется на верхи, и почти никого нет в низах, т.е. там, где обслуживается население.
Фронт и тыл поражены бессилием и дряблостью власти, проедены и прогноены разновидностями сибиреязвенной атаманщины, этого специфического белого большевизма...
13 июля.
Самые благие проекты разбиваются о нашу лень и косность; несколько времени тому назад, в ответ на жалобы министра народного просвещения на занятие штабами и войсками всех зданий гимназий, училищ и школ, я предложил ему дать в распоряжение его министерства деньги, материалы и наряды на вагоны с тем, чтобы оно своим распоряжением построило бараки, равные по площади занятым нами помещениям, использовав для наблюдения за работами многочисленный контингент разных директоров, инспекторов, учителей, техников и пр., состоящих при министерстве на положении беженцев и ничего не делающих.
Я гарантировал, что когда бараки будут готовы, то мы переведем в них свои учреждения, а школьные здания вернем министерству.
Мое предложение приняли с шумной радостью, прислали ко мне депутацию родителей благодарить, но когда я вчера послал посмотреть, что сделано для исполнения, то оказалось, что пока занимаются одной болтовней и ничего реального до сих пор не сделано.
Идет стремительная эвакуация Урала; Омск, несмотря на самые грозные воспрещения, переполнен уральскими беженцами, которые своими паническими рассказами значительно ухудшают и без того скверное настроение перепуганного населения; особенно панические сплетни расползаются из союзных миссий (французской par excellence) и из канцелярии совета министров, при которой болтается порядочная стайка разных балбесов...
Немало сплетен выходит и из министерства иностранных дел, где приписано несколько флиртующих дам, девиц и молодых людей, занимающихся в рабочие часы dance'ами, а затем шушуканием и сплетнями.
Вся эта шушера жаждет показать важность и доверенность своего при-положения, всеми кончиками своих юрких ушей ловит проходящие мимо обрывки фраз, выуживает из переписки наиболее благодарный для распространения материал, обрабатывает все это в своей фантазии и затем таинственно, конфиденциально, под великим секретом растаскивает по городу на хвостах своих юбок и фалдочках пиджаков и френчей...
Успеху сплетни немало способствует то, что ставка и ее осведомительные органы упрямо и упорно гримируют правду, не понимая, очевидно, что не может быть ничего глупее и вреднее такой страусовой политики...
Вся атмосфера нашего осведомления пропитана неискренностью, фальшью, ходулями, желанием все замазать и представить в розовом свете; все многочисленные органы осведомления: огромное осведомительное управление ставки, несколько комитетов и отделов, платные РТА и газеты полны тем же духом и восприняли худшие стороны старой казенной и купленной печати с ее привычками славословить власть, покрывать ошибки, прятать правду и пр. и пр.
Этим думают поднять настроение. Какое вредное и опасное заблуждение!..
Отлично работают железные дороги, исполняя в самый трудной обстановке грандиозную задачу импровизированной эвакуации Урала; какое счастье было бы, если бы и остальные отделы государственного и военного аппарата работали так же умело и старательно...
14 июля...
Вечером заседание совета министров с участием адмирала; разбирался очень серьезный вопрос о разгрузке Омска от излишних учреждений. Обстановка на фронте приближает Омск к району боевых действий, делает его тыловым для фронта городом, и очистка его от всех небоевых учреждений является неотложным вопросом. При обсуждении вопроса только я и генерал Матковский стояли за немедленную эвакуацию Омска и за переезд правительства на восток...
Но мы остались одиноки; здесь почему-то прочно укоренилась мысль, что правительство должно сидеть в Омске, что бы ни случилось на фронте, и что переезд из Омска равносилен признанию своей гибели; очевидно, тут играют огромную роль специфически омские интересы, боящиеся упустить правительство из-под своего влияния и лишиться всех выгод, связанных с состоянием на положении временной столицы. Все это узкий эгоизм омского курятника, уже сделавший то, что всероссийская по названию власть сделалась управлением омского градоначальства.
Адмирал приехал угрюмый, но настроенный в пользу эвакуации; его сразу поймали на его любимом коньке - боязни быть заподозренным в уклонении от опасности и в каких-либо себялюбивых побуждениях. Затем полились уверения, что раз правительство тронется из Омска, оно уже не существует.
После длительных разговоров остановились на половинчатом решении назначить комиссию по эвакуации, назвав ее комиссиею по разгрузке Омска (слово эвакуация признано опасным и паническим).
Спорить было бесцельно...
Ну, разве это правительство! Разве можно считать правительством эту кучку присосавшихся к Омску второразрядных обывателей, уверенную и уверяющую, что существование государственной власти может зависеть от географического или звукового названия...
Раз Урал потерян, место центральной власти не Омск, а Иркутск, на границе восточной и западной Сибири, подальше от фронтовых переживаний...
20 июля.
Следствием фронтовой катастрофы явилась начавшаяся в Омске обывательская паника, да еще по первому разряду; шкурники и спекулянты побелели от страха и удирают на восток; билеты на экспрессы продаются с премией в 15-18 тысяч рублей за билет. Уговаривал Устругова поднять цены на экспресс в десять раз; бегунцы будут платить, не поморщившись, и это будет самым справедливым налогом за наживу и трусость. Но мы слишком деликатны для таких чрезвычайностей; а жаль, ибо по сезону должна быть и музыка...
17 сентября.
До чего Омск способен на измышление разных сенсаций, показывает ползающий сегодня по городу слух, что во Владивостоке произошел переворот и учреждено новое правительство в составе Гайды, Хорвата и генерала Болдырева...
23 сентября...
В Омском настроении полный винегрет, создаваемый положением на фронте; обывателю хочется и удрать и движимость и недвижимость сохранить.
Газеты продолжают бряцать мечами и обещать чудеса от собирающихся добровольческих формирований; Голицын устраивает митинги и собрания, но добровольцы нейдут...
Большинство населения, однако, понимает всю серьезность положения; только немногие продолжают цепляться за надежду на авоську и чудо...
Жаль, что до сих пор власть боится открыто и правдиво объявить о своевременности эвакуации Омска; раз ставка на казаков бита, то больше уже играть нечем; надо готовиться к тяжелым временам и всячески облегчить грядущие бедствия; сейчас еще есть возможность удалить из Омска очень многое в порядке срочной эвакуации, а не панического бегства...
27 сентября...
Настроение Омска близко к панике; поезда переполнены удирающими в восточном направлении. Омские лягушки продолжают квакать о великом значении Омска, о невозможности выезда правительства и о необходимости защищать Омск до последней крайности; этим напичкали адмирала так, что с ним невозможно говорить в противоположном духе...
26-31 октября...
Кончился омский период моей жизни; в вагоне тихо; поезд долго стоит на станциях; лежу и подвожу итоги своему 174-дневному пребыванию в Омске; не прошло и шести полных месяцев, а сколько пережито и перечувствовано!...
Омск держится, но, повидимому, приближаются его последние дни; он еще трепыхается, но над ним и в тылу реют и каркают черные вороны; союзники сокращаются, дабы своевременно выйти из неприятного положения.
Продолжение борьбы в том, сумеют ли спасти армию, совершенно вымотанную произведенными над нею экспериментами; все можно поправить и восстановить за исключением армии, если ее израсходуют на нелепой защите Омска...
Уже во время пребывания в Харбине чувствовалось, что в Омске что-то неладно и что у военного и гражданского рулей стоят какие-то плохонькие кормчие.
Омские гастролеры кричали о могучей армии, о налаженном государственном механизме, но то, что приходило оттуда в виде приказов и распоряжений, внушало немалые сомнения в правильности гастролерских сведений...
Но то, что я увидел и пережил за истекшие шесть месяцев, превзошло все мои пессимистические ожидания и выбросило опять на восток физическим инвалидом, с разбитыми надеждами на скорое возрождение России и самыми мрачными взглядами на ближайшее да и на далекое будущее.
Главная язва, убивающая Омск, адмирала и правительство, это отсутствие реальной и сильной власти. Повторяется вечная сказка о голом короле; он голенький и беспомощный, а все притворяются, а кое-кто искренно верит, что король и одет и могущественен.
Власть Омска - призрачный мираж; власть, как сам адмирал, лишена средних регистров; она или шало и безрезультатно гремит, или, вернее сказать, пытается греметь, или дрябло и робко закрывает глаза на творящееся зло, убогая в своем бессилии, импотентная заставить использовать ее волю и ее приказ; вынуждена молчать и терпеть, зная, что ее распоряжения исполняются постольку - поскольку, и то главным образом в выгодных и приятных для исполнителей секторах. Повторяется то же, что было с нами, военными начальниками, после революции 1917 года, когда из армии вынули ее душу - дисциплину, и мы, отдавая приказ, не знали, будет ли он как следует исполнен, да вообще будет ли исполнен.
В таком же ужасном положении находятся ставка и сам верховный главнокомандующий; они тоже не знают, будут ли исполнены их приказы, если не понравятся почему-либо фронтовым сатрапчикам...
Сибирское коренное население, оригинально, по-сибирски консервативное, а по достатку весьма и весьма буржуазное, не могло не поддержать власть, если бы она пришла сильной, твердой, для всех справедливой защитницей от разных напастей. Но такой власти не пришло...
А между тем работали и работают усердно; омские министерства и их бесчисленные департаменты выбрасывают тучи законопроектов и распоряжений, требуют донесений, ведомостей, статистики и всего прочего, что полагалось благопристойному российскому министерству или департаменту. Все это взгромоздилось во всероссийский масштаб, распухло в революционных пропорциях и впитало в себя большую часть немногочисленных в Сибири специалистов - работников. В министерстве земледелия у нас, напр., 17 департаментов и отделов, причем есть отдельные департаменты охоты и рыбной ловли; там, где прежде отлично справлялся один чиновник, теперь сидят и не справляются три - четыре, а то и больше; вместо писца или одной машинки сидит многочисленная стайка машинисток...
Власть оказалась только формой без содержания; министерства можно сравнить с огромными и внушительными по виду мельницами, озабоченно и быстро машущими своими крыльями, но без жерновов внутри и с попорченными и недостающими частями главного рабочего механизма...
